А все-таки в этом что-то есть… Нет, в самом деле в этом что-то есть, когда возвращаешься в то же самое место, где уже был, очень скоро, сразу через год. Обычно я не любила повторяться, во всяком случае, в такой короткий промежуток времени, и даже групповые поездки, которые я организовывала, я всегда меняла – добавляла хотя бы одно-два новых места, чтобы не «приедалось». Но в этот раз у меня была причина вернуться – мне нужно было пройти курс Панчакармы, именно у этого доктора и именно через год.

Несмотря на те безобразия, которые мы творили в прошлом году во время Панчакармы в отношении нарушения режима питания, мне удалось получить совершенно невероятные результаты: я не просто чувствовала себя посвежевшей, помолодевшей, не просто избавилась от лишних килограммов и ряда проблем со здоровьем. У меня было ощущение, что меня просто «перепрошили» заново, как плату на каком-нибудь ноутбуке или смартфоне: у меня изменилось мышление по многим ключевым вопросам моей жизни, отвалились какие-то блокирующие установки, изменились привычки. Я «облегчилась» — стала в буквальном смысле очень легкой, во всем – мыслях, поступках, идеях, установках, в теле, в отношениях – с собой, с людьми, с жизнью. И все вокруг стало очень простым и легким — не в смысле бесшбашным, не в том смысле, что все стало легко доставаться, исчезли трудности. Ничего никуда не исчезло — жизнь шла своим чередом – со всеми своими крутыми виражами, вызовами и испытаниями. Но мое отношение к этому было уже другим, и виражи стали проходиться легче, и уже не казались такими крутыми. Мой взор, мое видение стало чище, спокойнее, трезвее. Сознание стало очень простым и ясным. В общем, запланированный «выход из матрицы» состоялся – если уж не в полной мере, то, во всяком случае, был совершен мощный прорыв, который был заметен не только мне, но и окружающим. Подруга, с которой я встретилась через месяц после возвращения в Москву, посмотрела на меня и произнесла: «С тебя словно бетонная плита свалилась…». И добавила: «У тебя стали какие-то совершенно космические глаза!» И это было «в точку» — именно так я себя и чувствовала – как будто долгие годы я была придавлена бетонной плитой, а теперь ее сняли и я, наконец, вдохнула полной грудью и начала жить.

Весь следующий после Панчакармы год внутри меня происходил постоянный процесс освобождения. Со мной случались осознания, инсайты различной степени глубины, вырисовывались ясные картины моего текущего состояния, я сталкивалась с реальностью относительно себя, своих близких, своей собственной жизни и Мироздания в целом. И мне это нравилось. Хотя реальность оказалась совсем не такой, как я себе ее до этого представляла, и была на порядок жестче, мне нравилось с ней встречаться и познавать ее глубже. Это ранило, это ломало мою привычную зону комфорта, но это давало встряску, заставляло двигаться. Это заставляло быть живой. Все мое нутро жаждало жизни.

Вдохновленная результатами, я сразу по возвращению решила, что обязательно поеду в следующем году, во что бы то ни стало.

Во-первых, я собиралась исправить «технические» ошибки, которые я сделала в прошлом году, проходя Панчакарму, по части нарушения режима питания и отдыха, и получить еще более чумовой результат в плане корректировки своего физического состояния.

Во-вторых, явственно осознав, что я превратилась в коллекцию шаблонов, я решительно собиралась продолжить начатый в прошлом году «выход из матрицы», и пустить свою жизнь по новым рельсам. Каким – я еще не знала, но точно знала, что это должно произойти, потому что оставаться в том состоянии и качестве, которое было до того, уже было нельзя. И не только потому, что после Панчакармы всегда жизнь меняется, процессы трансформации происходят не только в теле и голове – пространство становится активным (иногда даже слишком), и, хочешь ты этого или нет, но вокруг тебя все меняется. Но еще и потому, что неумолимо приближался тот самый «особый период» моей жизни, вокруг которого и был затеян весь этот «выход из матрицы» — мое сорокалетие, которому я придавала большое значение. И, по закону жанра, чем больше я на эту тему напрягалась, тем больше, по мере приближения этой даты, я стала получать все более и более явные и настойчивые знаки из пространства о том, что, действительно, грядет «час Х», когда мне придется сдавать экзамен на получение «аттестата зрелости». И он, увы, не какой-то там эфемерный, мистический, не когда-то там, когда я помру и моя душа «предстанет перед Высшим судом», а вполне себе материальный, в то время, когда я еще вполне себе здесь, в своем теле, в своем уме, в реальной жизни. И результаты этого экзамена определят не то, отправится ли моя душа (в которую я, конечно, верю, но ведь никто ее не трогал, не щупал и не видел же, да?) в Ад или в Рай, а то, как дальше сложится моя жизнь, и будет ли мне дальше гореть во всем «зеленый свет», или я окажусь в Аду прямо сейчас, в этом плотном, грубом мире, и поток бесконечных авансовых бонусов закончится и мне придется увидеть Жизнь с другой, не самой приятной ее стороны.

И потому весь год, прошедший с прошлой Панчакармы, я готовилась.

Готовилась способом, неожиданным для меня самой.

Я проводила полную инвентаризацию своей жизни – начиная от своего физического состояния, своих целей и задач, своих установок, привычек, отношений, людей и заканчивая глобально своей жизненной философией в целом. Инвентаризация проводилась «с особым пристрастием». Я «въедалась» во все аспекты своей жизни. Пересмотру подлежало абсолютно все, даже то, что казалось незыблемым и проверенным годами или даже десятилетиями, даже йога, вегетарианство, мои гуманистические установки и даже отношения с родными. Ничто не ускользало от моего безжалостного взгляда. Все доставалось из самых дальних и забытых сундуков и потаенных уголков моей личности, моего сознания, моей жизни и пристальнейшим образом рассматривалось со всех сторон. Часто это было похоже на то, как если бы внутри меня, как на большом экране, шел какой-то мультик, где в большом старом доме из толстых бревен хозяйка достает метлой из-под шкафа нашкодившего котенка, держит его за шиворот, и подняв высоко, рассматривает его в просвете окна, куда льется яркий солнечный свет. Котенок, безвольно свесив лапы и хвост, просто ждет своего приговора, а хозяйка, она же судья, с пристрастием рассматривая маленького хулигана, решает, вышвырнуть его за порог или оставить, дав ему шанс.

В общем, это был увлекательнейший и совершенно потрясающий процесс. С одной стороны, я была его непосредственным участником. С другой стороны, я спокойно и беспристрастно наблюдала за всем происходящим.

А наблюдать было за чем.

Во мне проснулся аспект моей личности, который был мне доселе неизвестен. Точнее, не так. Он всегда был во мне, но я никогда не позволяла себе признать его – слишком уж он был не в рамках «здоровых социальных традиций». Слишком пугающим и устрашающим он выглядел. Это было «нельзя, нехорошо, неправильно» — и потому было задвинуто куда-то на задворки моей личности. Но, то ли Панчакарма спровоцировала, то ли просто больше не было сил «перебрасывать через забор» части себя, создавая внутри самой себя раскол – сейчас этот зверь был выпущен наружу, и мне нравилось как он, одичавший, осторожно, но уверенно двигается по джунглям моей жизни. Этот зверь звался «разрушение». Но сейчас он не имел того негативного оттенка, который я придавала ему все эти годы. Это было совсем другое чувство.

Хотя я и не поклонница индуистской мифологии, но я совершенно четко ощущала себя Шивой – одним из главных богов индуистского пантеона. Шива-разрушитель, так часто звали его. Цыган с дредами, живущий в джунглях, танцующий свой сумасшедший танец, и там, где он пляшет, все разрушается, до самого основания. Но на этом месте созидается новое. Что-то совсем другое. Более мощное, более сильное, более яркое.

И у меня было ощущение, что Шива отплясывает сейчас свой безумный танец на площадке моей жизни и там, где он пляшет, все разрушается, превращаясь в золу. Но не было у меня ни страха, ни сожаления по этому поводу, как не было и злорадного торжества – я как зритель в кинозале наблюдала за процессом и спокойно ожидала, когда из пепла возродится что-то совершенно новое. Я позволяла всему происходить, абсолютно всему. Я не боялась потерять все, а, может, я этого и хотела. Я точно знала, что конец станет началом. Я была спокойна — наряду с аспектом разрушения я знала в себе другой аспект – созидания. И уж его-то я никогда не отправляла «за забор», а потому знала, что даже если будет разрушено все – я создам. Создам из ничего, из воздуха, из пепла. Не знаю, что это будет, как это будет выглядеть – но я создам. В моей жизни уже несколько раз были ситуации, когда мне приходилось начинать «с чистого листа». И этот опыт у меня есть. Но если раньше это сопровождалось болью, страхом и какой-то внутренней трагедией, то сейчас все внутри меня хотело этого разрушения и встречало его как большое благо – благо освобождения от старых балластов.

И это совершенно удивительные ощущения.

Так что грядущая поездка для меня была не просто возвращением в старое знакомое место. Она должна была стать «работой над ошибками», во всех смыслах.

…Чтобы не «свинтить» с намеченного плана под предлогом финансовых трудностей и прочих обстоятельств, я уже в декабре купила билеты до Дхарамсалы и стала считать дни до 16 апреля…

— О! Привет! Рад тебя видеть! Как дела? – так на каждом углу, в каждом магазине, в каждой кафешке, где я бывала в прошлом году. Пока пройдешь какие-то двести метров от одного конца деревни до другого, поприветствовав каждого знакомого, так и день пройдет.

Все тебе улыбаются, все тебе рады. Все знакомо. Есть какие-то изменения, но в целом все как было, и ты здесь «свой». Вот здесь тебе меняют деньги по курсу, которого нет «для всех» («только никому не говори!»), вот здесь тебе делают скидки, которые не делают для всех («только никому не говори!»), вот здесь можешь воспользоваться бесплатным интернетом («только никому не говори!»)… За этим углом сидит хороший портной, в этой подворотне короткая дорога туда-то… Если ты идешь пешком одна из Бхагсу в Маклеод, или обратно, обязательно встретится кто-то, кто тебя подбросит.

— Очень рад видеть вас снова! – интеллигентный мужчина в годах, владелец лавки в Маклеоде, у которого я в прошлом году покупала чай, эфирное масло и  тханка, сложил руки у лица в приветственный жест и очень искренне и почтительно поздоровался. Я и не думала, что он меня помнит. В прошлом году он безо всякой причины сделал мне очень хорошие скидки. – Если у вас будет время, заходите, пожалуйста, на чашку чая. Я буду очень рад.

Это удивительные и совсем новые для меня ощущения. Это даже не так, как будто ты вернулся домой, это по-другому. Это все-таки не домой. Домой – это по-другому. Там ты хозяин, ты всем распоряжаешься и всем владеешь, тебя всё приветствует, потому что ты свой, ты — хозяин. А здесь — по-другому. Ты здесь не свой, ты – гость. Но тебе искренне рады. И в этом особый кайф – когда тебе рады и ты свой не потому, что ты хозяин, а просто рады. Безо всякой причины.

Это возвращение мне было нужно, чтобы закрепить для себя одну аксиому, которую я с трудом постигала последние несколько лет: для радости не нужны особые причины. Она просто может существовать. Как небо или земля, как день или ночь, как снег или дождь. Она может просто быть, и ты – ты можешь просто быть в этом. И не беспокоиться обязательным поиском повода для радости. Можно просто принять это как естественное состояние. И тогда всё меняется, очень сильно меняется. В том же самом месте, с теми же самыми обстоятельствами, твое состояние и твоя действительность кардинально меняется. Из трудности, из тяжести, из боли, из волнения, из напыщенности, из важности — все превращается в простоту, в спокойствие, в естественную гармонию. Это не всегда означает, что трудности, тяжести и волнение исчезают совсем, хотя, как правило, так и случается. Но даже если они не исчезают совсем, то степень их изрядно уменьшается, удивительным гармоничным образом они вписываются в твою действительность и перестают разрушать тебя, а становятся созидательным опытом, который ты постигаешь в гармонии, простоте и покое.

И еще один закон, который мне с трудом давался, мне предстояло усвоить с этим возвращением: ничто не стоит на месте. Все двигается, меняется в соответствии с общим потоком. Не меняется только мертвое. Если ты перестал меняться – ты умер…  Хотя… Даже труп в могиле меняется… Он разлагается, его едят насекомые. Круговорот жизни поглощает всё. Жизнь – великая, самосозидающая сила. И даже в разрушении – созидание, потому что на месте разрушенного появится что-то новое. Если ты хочешь пребывать в Жизни – созидай. Меняйся. Двигайся. Наблюдай, тонко чувствуй веяние Жизни и иди за ней. Как в той песне из советского фильма «Приключения Электроника»: «в этой жизни должен каждый слушать Время и отважно в ногу с временем шагать». С этим у меня всегда было туго. То ли сказывалось нарушенное с рождения чувство безопасности, то ли просто это консерватизм как свойство психики – но для меня отказ от привычного всегда был тяжелым. Все новое для меня воспринималось с опасением, настороженностью, требовало тщательного рассмотрения прежде, чем это будет впущено в мою жизнь. Или – выпущено из нее. Да, это был еще один мой «пунктик» — если я что-то собиралась делать, то это должно было быть ооооочень тщательно подготовлено, должно пройти сто миллионов проверок, корректировок и только потом «выпущено в свет» — это касалось всего: начиная от простой уборки до подготовки статей, лекций, классов или больших проектов. В результате я всегда оказывалась «за бортом» — пока я ковырялась со своей концепцией тщательности, жизнь шла своим чередом, а, точнее, мчалась мимо меня: потребности, правила, состояния окружающего пространства менялись ежеминутно, а я все «готовила лучший вчерашний день». То, что было хорошо, нужно и правильно еще час назад, сейчас уже было либо не так хорошо, либо просто в этом отпадала потребность, потому что появлялось что-то другое, новое, более актуальное. И к тому моменту, когда мой «лучший продукт» появлялся на свет, он уже был никому не нужен, в том числе и мне, и при этом я постоянно упускала время и момент, когда в результате своего труда можно было получить что-то другое, гораздо более подходящее в данную минуту, здесь и сейчас.

Но и это было еще не все. Я осознавала, что я все время пытаюсь ехать на «дохлой лошади». У индейцев есть отличная поговорка: «Лошадь сдохла – слезай». Для меня же всегда это было трудно. Трудно осознать не только то, что лошадь сдохла, но что она вообще может сдохнуть. Что чему-то может прийти конец, даже если это очень давнее, надежное, и любимое: будь то вещи, идеи, цели, состояния, отношения. Все, что появлялось в моей жизни – проходило «жесткий кастинг», и потому всегда было действительно если уж не лучшим, то точно очень крепким, качественным, надежным (неважно – вещи ли это или что-то нематериальное – убеждения, знания, люди, отношения) и потому жило долго, или – нескончаемо долго. И сама мысль о том, что это может закончиться, казалась невероятной. Как может закончиться то, что хорошо? То, что надежно? И как дальше может продолжаться жизнь, если это закончится? Ведь это уже будет суррогат, или, как минимум, компромисс… Похоже, я не очень любила компромиссы…

И вот в какой-то момент своей жизни я обнаружила себя все время едущей на дохлой лошади. Точнее пытающейся ехать на ней: что-то, что было хорошо вчера, что давало мне ресурс, исчерпало себя, но я никак не могла это признать, и все время пыталась то напоить сдохшую лошадь, то дать ей овса, желая убедить саму себя, что у этой лошади еще огромный потенциал. И это вновь касалось всего – от бытовых мелочей до каких-то глобальных вещей – жизненных установок, целей, привычек, отношений. Доходило до смешного. Мне вспомнился эпизод, когда уборщица, которую я пригласила помыть окна у меня в доме, попросила пакетик, чтобы выбросить тряпки, которыми она мыла окна. Я быстрым отработанным взглядом проинспектировала тряпки и поняла, что хорошие же тряпки еще (отличная лошадь!), и попросила ее просто бросить их в коридоре, аргументировав что «я сама их выброшу». Женщина попыталась настоять, но я была непоколебима – ведь это хорошие тряпки! Я мыла ими окна уже три года подряд (я же вам говорю – хорошая лошадь!!!), и я точно знаю, что это просто отличные тряпки…

Тот очевидный факт, что тряпки износились за эти годы, я не готова была признавать. Они прекрасно выглядели! И прекрасно служили мне все это время! Ну, да, конечно, в связи с возрастом при мытье сейчас от них остаются следы – мелкая пыль от старой ткани… Но… в целом же – они не драные, не рваные… отличные тряпки…

— Да вы не беспокойтесь, я выкину, мне не сложно! – женщина смущенно держала в руках старые тряпки.

— Да нет же, говорю – не надо! Я еще буду стены и пол в подъезде мыть ими и потом как раз выкину! – я была настроена решительно. Никто не может отнять у меня мою лучшую в мире лошадь! Кто сказал, что она дохлая? Я вам докажу, что это не так!

Я до сих пор помню недоуменный взгляд этой женщины, когда я уверенным жестом отобрала у нее эти тряпки. Я, кстати, домыла ими стены и пол… На полу оставались следы в виде мелкой пыли от старой разрушающейся ткани, приходилось перемывать несколько раз, чтобы собрать эти клочки пыли…

И это лишь один эпизод, и это просто тряпки. А таких эпизодов в моей жизни было не счесть, и касались они совсем не только старых тряпок. В результате я оказалась перед фактом, что я и моя жизнь —  это сундук со старым тряпьем. При том, что, на первый взгляд, у меня в квартире вроде бы не было никакого хлама, ничего лишнего, как знаете, бывает, хранят на балконах или в шкафах старые вещи, поломанные лыжи и так далее, и весь дом завален так, что нет даже свободного сантиметра. Нет, у меня дом был почти что пуст, во всяком случае, в традиционном восприятии: у меня всегда присутствовали пустые полки во всех шкафах, но… При всем при этом вся моя жизнь была заполнена старыми неэффективными убеждениями, привычками, установками, идеями, целями. У меня была целая конюшня дохлых лошадей, с которых я никак не хотела слезать…

И вот теперь, гуляя по знакомому вроде бы Бхагсу, я отмечала, что, несмотря на то, что вроде бы все знакомо, все по-старому – тем не менее, многое поменялось. В забытой Богом захолустной деревушке, находящейся у самого подножия Гималайских ледников – даже здесь всего лишь за год многое поменялось. Поменялись торговцы в лавках, поменялся товар, изменились цены, люди, появились новые лавки и исчезли старые, строятся новые домики. И даже в кафешках, знакомых и любимых, поменялось меню и повара. Мне словно предлагалась игра-ребус из серии «найди 10 отличий» — все вроде бы одинаково, но разница есть. И я, как внимательный исследователь, всматривалась-прислушивалась-принюхивалась ко всему вокруг, чтобы найти те самые «10 отличий» и проникнуться осознанием простой, но так трудно принимаемой для меня истины:

«Все всегда меняется. Каждое мгновение. Нет ни «вчера», ни «завтра». Есть только «здесь и сейчас». И если ты держишься за «вчера» — ты не здесь, и не сейчас. Так же, как и если ты грезишь о «завтра» — ты вновь не здесь и не сейчас. Ты не в Жизни. Ты мертва. Если ты хочешь Жизни – меняйся, двигайся вместе с ней. Освобождайся от старого, чтобы дать место новому. Оно будет другим, никогда ничего не может быть прежним. И это и есть – Жизнь. Ты здесь, чтобы жить – так живи. Сейчас. И здесь. Вот прямо в том самом месте, где ты сейчас стоишь, в ту самую минуту».

Поэтому это возвращение имело для меня особый смысл, мне было важно «сдать экзамен», и я дрейфила, что прогорю на мелочах.

В первую очередь меня беспокоило, что я сорвусь на еде: по прошлому опыту питание в клинке было не просто диетическим, а «радикально тоскливым», как я его окрестила. К тому же его было мало по количеству, наесться было невозможно, голодными оставались даже те, кто в обычной жизни питался как птичка, обходясь малым количеством. Потому в прошлом году мы «контрабандили» во всех попадавшихся на пути кафешках, где преобладала тибетская кухня, которая пришлась мне даже больше по душе, чем любимая индийская. И это меня беспокоило. И больше всего меня беспокоил ОН… Бхагсу кейк. Став моим фаворитом в прошлом году, он даже в Москве присылал мне свои «приветы» в виде неожиданно периодически откуда-то появлявшегося желания съесть какую-то сладкую выпечку, чего со мной до этого за все мои почти сорок лет не случалось никогда, если не считать детства лет до 11: примерно в этом возрасте я отказалась от любого сладкого и далее всю сознательную жизнь я была уверена, что сладкое (и тем более выпечка) – «не моё», и этот вид удовольствия в моей жизни отсутствовал до прошлого года. Теперь же я беспокоилась, что, находясь в непосредственной близости, я не смогу удержаться от встречи с НИМ, и вся моя решимость соблюдать строгую диету растает, как и сам виновник моих волнений, под индийским солнцем…

Но меня по этой части ждал сюрприз. Оказалось, что в клинике поменяли повара. Теперь еду готовила непальская женщина, и готовила совершенно сногсшибательно, с легким «непальским акцентом», если можно так сказать про еду. К тому же готовила она вдоволь – всегда оставалась добавка, ты мог попросить сколько угодно еды, и поскольку еда диетическая и очень легкая, не испытывать при этом угрызения совести от того, что ты в очередной раз переел. И потому «кушать на стороне» не хотелось совсем. Ну, то есть вообще: не хотелось ни любимых мной тибетских момосов со шпинатом и сыром, ни овощной лазаньи, ни даже палак-панир. Но самое невероятное – не хотелось даже Бхагсу-кейк!

Я была в настоящей панике: я, наверное, целых два месяца перед поездкой, а то и больше, проводила с собой «подготовительные беседы» на тему осознанности и умеренности в еде, сжималась от ужаса при мысли о том, что целый месяц мне придется провести на этой вот «баланде», которую готовят в клинике, готовила тексты, которые я буду произносить себе, когда меня будет разрывать на кусочки от желания зайти в кафе и сожрать там всё, разрабатывала стратегию как минимизировать мои встречи с едой вообще и, особенно, с НИМ – с Бхагсу-кейком… Столько было треволнений перед поездкой, и… И вот теперь я спокойно проходила мимо всех, даже самых любимых кафешек, и мне ничего не хотелось. Вообще ничего. Внутри меня все было ровно и спокойно – спокоен был не только мой ум, который должен был подзуживать меня, рассказывая о том, как я голодна и почему мне непременно нужно хорошо питаться, но молчал даже мой желудок.

— Слышь, мож ты померла? – кто-то внутри меня обеспокоено тряс меня за плечи. – Слышь, ты точно ничего не хочешь?

Я намеренно проносила свою тушку мимо кафе и магазина, где делают Бхагсу-кейк, и даже подходила к витрине, где он лежит, и пялилась на него в надежде, что все-таки где-то что-то шевельнется внутри меня и рука потянется к кошельку, чтобы отстегнуть тридцать пять рупий и получить заветный кусочек… И тогда все будет так привычно и хорошо: я буду довольна, точнее, одна часть меня, другая (где-то в районе желудка) будет бурчать что-то вроде «ооооййй… опять еда… я еще прошлую не переварил… ну ладно, это вкусно, пусть лежит, про запас», а третья часть будет пилить меня, читая долгие (и – бесполезные) лекции на тему осознанности… Всё хорошо, все при деле.

И тут такой подвох! Мой план провалился… Ни бурчания, ни лекций… Полный покой. Все мои волнения – зря! Столько было потрачено сил и времени, и все напрасно!

Никаких войн и бунтов внутри. Полный покой. Нет, это не мертвая тишина, когда ты не очень понимаешь, жив ты еще или уже не совсем. Это тот покой, который ты испытываешь перед экзаменами, когда все уже выучено, и ты входишь в экзаменационный зал в состоянии какой-то восторженной, исполненной радости тишины. Не знаю, бывает ли тишина восторженной и исполненной радости, но именно так я это ощущала.

…В руках у меня были экзаменационные билеты с задачами, на которых я провалилась в прошлом году, у меня был год для того, чтобы подготовиться к пересдаче и сейчас я, по сути, стояла в дверях экзаменационного зала, решительно намереваясь войти. Отступать я не собиралась: ставки были высоки.