Больше не поеду в Бхагсу! Здесь все время все женятся! Сколько можно! Чуть ли не каждый день дудки, барабаны, и потом ночная индийская дискотека.

— Джимми, Джимми!

— Ача, ача!

— Джимми, Джимми!

— Ача, ача!

И так до бесконечности, своими звенящими, прорезывающимися в самый мозг, голосами.

Джимми, блин! В конце концов, уже приди и сделай ей ача-ача! Нельзя заставлять женщину ждать так долго! Ибо на всякого Джимми всегда найдется другой, пошустрее.

Свадьба гремела прямо под окнами клиники, гуляли всей родней, а семьи в Индии большие. Такое ощущение, что отплясывает там, периодически переходя на экстатические крики, человек сто. А ведь сегодня был еще только первый день празднества – гуляла родня невесты. Завтра приедет жених. Хорошо, что в этом месте из-за сейсмоопасной обстановки принято строить очень надежные здания – а то бы наша клиника просто рухнула от такого гудёжа.

За окном было уже десять ночи – для меня это уже было очень поздно, здесь я всегда ложилась спать в промежутке с девяти до десяти вечера, а просыпалась с птицами в четыре тридцать утра, следуя природному циклу. Я опять поблагодарила йогу за полученные в результате практики бонусы – еще каких-то семь-восемь лет назад и подумать невозможно было о том, чтобы заснуть в таком шуме. Сейчас же помещать моему сну могли только две вещи: творческий поток или, простите, понос…

Я заглотила выданную мне очистительную таблетку, надела все теплое, что можно было на себя надеть – в комнате был собачий холод, закуталась в два одеяла, и безмятежно заснула под грохот свадьбы за окном – таблетка начнет действовать около трех часов ночи, а до этого времени надо выспаться.

…Не зря же говорится: «Движение – это жизнь». Пока ты бегаешь между кроватью и унитазом, много всяких полезных процессов в тебе происходит. По мере очищения кишечника, в голове тоже становится как-то посвободнее и полегче, приходят разные полезные мысли. У меня все никак не получалось отпустить всю эту историю с Полиной Григорьевной, и я все прокручивала и прокручивала ее в своей голове.

Мне не давала покоя одна мысль. Да, объективно все ее поведение было по-настоящему глупым, что отмечали уже люди со стороны. Заплатить больше двух тысяч долларов за лечение и не воспользоваться возможностью получить искомый результат, да еще и пытаться доказывать всем вокруг, какие они идиоты и устраивать вокруг этого драму…

Но… это ее деньги и ее здоровье.

В этой истории две участвующих стороны (если не считать «массовку» в виде персонала клиники, членов нашей группы и всех остальных, невольно оказавшихся задействованными в этой истории). И вторым «главным героем» была я. И мне предстояло осознать, какова же моя роль в этом.

«Итак, что мы имеем?» — спросила я сама себя и стала проводить инвентаризацию.

Мы имеем две недели потраченных сил, времени и нервов на человека, который даже не собирался прислушиваться к рекомендациям и вообще как-то уважительно отнестись к людям, которые вложили массу сил и средств в то, чтобы помочь ей.

Мы имеем то, что через две недели лечения у меня по-прежнему болит спина и плечи, не ушло из тела напряжение и сутулость, являющаяся следствием этого напряжения, хотя обычно у меня все исчезало где-то на пятый день Панчакармы.

Мы имеем разрушенные отношения с человеком, которого я знала до этого два года как человека умного, порядочного и имеющего понимание о простых понятиях типа «совесть», «разум» и т.п. Нас связывали деловые отношения, мы много сделали друг для друга – я для нее, она – для меня, и я за многое была ей благодарна.

Мы имеем текущий конфликт, который создает напряженную атмосферу и в котором невольно задействуются остальные члены группы, весь персонал клиники и просто посторонние люди.

Да, Полина Григорьевна неправа. Неправа в том, что, во-первых, проявляет огромное неуважение к людям, пытающимся ей помочь, а, во-вторых, создает драму там, где ее могло не быть.

Она неправа. Но… ты-то где в этой истории? Ты сама-то что делаешь?

Объективно: я вложила кучу сил, времени и нервов, получила плевок, об меня вытерли ноги, и я имею право просто вообще устраниться от дальнейшего общения с этим человеком, что я, наконец, и сделала…

Стоп!

«Получила плевок», «вытерли ноги»…

Это же она! Драма! Только создаваемая уже не Полиной Григорьевной, а мной! Это я решаю, как реагировать на все это. Я решаю, делать из мухи слона или оставить муху в покое, пусть летает…

Пульт управления моими эмоциями находится в моих руках.

«Мне нахамили», «меня измучили», «мне вытрепали нервы»…

Нервы чьи?

Твои. Они находятся внутри тебя, или, даже конкретнее – внутри твоего тела.

Как может кто-то другой сделать что-то с тем, что находится внутри твоего тела, если мы не берем крайние случаи насилия, увечья, убийства?

Ведь это как квартира – ты сама решаешь, кого в свою квартиру впускать.

Если ты сама позволяешь проникать на свою собственную территорию, то при чем здесь другой человек? Он просто идет туда, где не закрыта дверь. Да, идет в сапогах. Но виноват-то тот, кто не закрыл дверь. Это во-первых.

Во-вторых, кто формирует отношение к происходящему? Пульт управления твоими эмоциями, состояниями и вообще мировоззрением у кого находится?

У тебя. То есть именно ты решаешь, как реагировать на ту или иную ситуацию: воспринять ее как «ужас-ужас!» или просто как «ужас», как в том известном анекдоте. Только ты сама решаешь, погружаться в ситуацию и страдать, раздувать конфликт (пусть даже просто внутри себя, не демонстрируя его вовне), придавать ситуации важность, или же просто плюнуть и потратить свои силы на что-то другое, более продуктивное и интересное.

Это как телевизор – ты сама решаешь, какой канал тебе смотреть.

Что случилось, по сути?

Ну, какая-то тетка, которую ты привезла на лечение, открыв ей все возможности для избавления от мучивших ее недугов, ведет себя как полная дура. И? И что? Ты-то чего так будоражишься? Почему тебя это так задевает? Ну, хамит. И что? Что случилось? Что из этого? У тебя отвалилась от этого нога или рука? У тебя пытаются отнять что-то ценное или вообще жизнь?

О, да! Конечно, у тебя пытаются отнять что-то ценное! Наступают на твое эго! Ты же умная, ты точно знаешь, что лечение бы помогло, если бы все шло по схеме, но какая-то тетя нарушает эту схему. Она все делает не так! Да как она может вообще? Ты нарисовала себе в голове картину как она, исцеленная, через месяц в порыве благодарности рыдает у тебя на плечах, и потом рассказывает всем, какая Элеонора молодец, как она спасает жизни… А тут полная фигня – ни результата для самой тетки, ни рыданий на плече, да еще и потом рассказы о том, что, Панчакарма не работает, все это профанация, выкачка денег, доктор шарлатан, да еще и Элеонора оказалась монстром…

Так что ты делаешь сама в этой истории?

Ты сама устраиваешь драму. Ты ходишь с гордым лицом поруганного героя и тоже жалуешься всем, как много ты страдаешь сейчас из-за всей этой истории.

Полина Григорьевна ведет себя как незрелый подросток.

А ты сама-то кто?

Твое поведение чем-то очень сильно отличается?

Часам к шести утра таблетка закончила действовать и в голове моей окончательно наступило прояснение. Я приняла решение, что историю с драмами я завершаю.

Механизм простой: я перестаю придавать эмоциональную окраску всей этой истории. Я ее отпускаю. Я вообще перестаю участвовать. Нет, не в истории с лечением Полины Григорьевны, из этой истории я уже вышла ранее. А в истории с созданием драмы. То есть я просто перестаю придавать какое-либо значение тому, как, на мой взгляд, поступили со мной и вообще снижаю степень важности всего этого. Я – жива, здорова. Это важно. Все остальное декорации. И вообще, в конце концов, все это – реальный цирк, а цирк – это смешно. Значит, пришло время посмеяться над всей этой историей и над своей ролью в этой истории, а смех всегда приносит облегчение. Я перестаю играть в игру «всё оооооооооочень серьезно» и признаю, что ничего серьезного вообще тут нет. Можно по-дружески посмеяться, как над анекдотом, и продолжать спокойно жить дальше.

Чтобы этот процесс произошел не только в моей голове, но и, скажем так, имел материальное проявление, я совершу «особый ритуал». Я пойду к ней и просто скажу, что я считаю, что она мне нахамила, и если вдруг она решит принести мне извинения, я буду очень рада. Сказать это надо легко, без обвинений и эмоций, со всей простотой, на которую только я способна. Без драмы, желания чего-то доказать или добиться, очень легко, просто и светло.

Мне было стыдно, что, будучи психологом, практиком да еще и инструктором йоги, я попалась на какую-то откровенную ерунду, как рыбешка на крючок. Если я сама не могу разрешить свою собственную ситуацию,  свою проблему, не получу сейчас опыт успешного прохождения через нее, то как я смогу помочь своим клиентам? И сейчас я была рада представившейся возможности самой себе доказать свою  профессиональную состоятельность. Да и просто от самой мысли о возможности избавиться от этого груза внутри и вокруг стало светлее и легче. Я уже легко могла представить себе, как мы сидим за общим столом, о чем-то говорим, легко и без напряжения, или как я ее обнимаю, и мы обе хохочем над этим спектаклем.

В назначенное время я спустилась в процедурную комнату. Моих тераписток еще не было на месте. Я подошла к обогревателю и стала греться – ночь и утро были прохладными. Где-то внутри меня диалог:

— Ну? У тебя есть как раз время зайти к Полине Григорьевне – это соседняя дверь.

— Ммммм… эээээ… еще рано, восемь утра, вдруг она спит. Она же говорит, что всю ночь не спит, а в шесть ложится и просыпается к процедурам в девять, не хочется ее будить, человек не спит уже третью неделю…

— Ну-ну… Отличный аргумент, ты же такая добрая, заботливая, не хочешь никого побеспокоить, думаешь всегда в первую очередь о других, жертвуя собой… Орден в студию и бурные и продолжительные аплодисменты…

— Ну, хорошо, да. Я признаю. Я признаю, что на самом деле я просто не хочу портить себе утро. Мне хорошо сегодня, к тому же тепло у обогревателя, и я не хочу портить себе утро, мне достаточно этих двух недель абсурда, хватило сполна, я живой человек, и я просто хочу покоя. В конце концов, я приехала сюда лечиться, почему я должна калечить свою психику из-за чьей-то дури?

— ?

— Я не хочу. Имею право не хотеть.

-?

— Я замерзла, я хочу погреться у обогревателя.

-?

…Здесь и сейчас. Здесь и сейчас. У меня есть только этот момент, здесь и сейчас. Через миг все поменяется, будет уже другое мгновение, в конце концов, придут мои терапистки, и тогда я точно уже не сделаю то, что решила всего лишь несколько часов назад. Если ты действительно хочешь что-то изменить в своей жизни – то действуй. Действуй здесь и сейчас.

Я решительно вышла из процедурной и шагнула к соседней двери, где была комната Полины Григорьевны. Не успела я подойти к ней, как дверь распахнулась, от неожиданности я даже отпрянула.

— О, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, — сказала Полина Григорьевна.

— Теперь осталось только выяснить, кто из нас Магомет, а кто гора, — ответила я.

«Главное — помни – в этой истории нет ничего серьезного… Снизь степень важности. Останься вне этой истории — легкой и свободной, без обвинений и эмоций, останься простой».

Едва заметный вдох-выдох. Лицо, теперь лицо. Расслабь лицо, уйдет напряжение и агрессивный, нападающе-защищающийся вид. Глаза. Отпусти напряжение, и взгляд станет простым и дружелюбным. Твой собеседник увидит это: увидит, что самому не надо ни нападать, ни защищаться, и тоже расслабится. Ну, давай».

Я представила образ Учителя, как это сделал бы он, с какой невероятной легкостью и искренностью. Мгновенно стало легче. Все тело расслабилось, взгляд мой потеплел, на губах сама собой появилась улыбка:

— Полина Григорьевна, я зашла сказать, что вы мне нахамили, и если вдруг вы захотите извиниться, я буду очень рада, — сказала я, к концу фразы улыбаясь уже широкой, искренней улыбкой.

Лицо Полины Григорьевны вытянулось:

— Это когда я тебе нахамила?

— Ну, вот я так и подумала, что, скорее всего, вы не поняли, что это было хамством, поэтому и решила внести ясность. Я про ситуацию, когда я застала вас вчера в кафе с чашкой кофе и сделала замечание о том, что в пять вечера вы пьете кофе, а потом будете ставить на уши весь персонал клиники и, в первую очередь, меня, со слезами рассказывая, что вы уже третью неделю никак не можете уснуть ночью.

— Я…

— Полина Григорьевна, я сейчас не про чашку кофе, я про другое – про то, что вы мне ответили.

— А что я ответила?

— Вы сказали «Знаешь что, давай без нравоучений!» — с соответствующей интонацией и выражением лица, очень грубо, особенно с учетом всей предыдущей истории, когда две недели вокруг вас бегают все, и в первую очередь я, пытаясь вам помочь. Вот именно об этом я. Именно эту фразу и интонации я считаю хамством. Но я осознала, что вы этого не поняли, поэтому зашла. Мне не хочется носить камень за пазухой, мы знакомы с вами два года и у нас были прекрасные отношения. Если даже мы их не восстановим, то, во всяком случае, этот абсурд я хочу прекратить. Потому что дальше уже просто невозможно.

— Конечно! Конечно, невозможно! Ну, мы ходим как две дуры! Я уже сама не могу! С этим кофе история была вот какая…

Она принялась с жаром рассказывать мне историю о том, как и почему он пила кофе, тем более вечером, в то время как он ей категорически противопоказан с учетом истории с судорогами и бессонницей, а также в силу лекарств, которые она сейчас принимала. В этой истории, как и во всех ее предыдущих объяснениях на эту тему, вновь были одни сплошные пробелы и дыры, нестыковки, и было видно что это опять просто ее собственная интерпретация того, «как на самом деле было», имеющая отношение к реальности лишь частично.

Я решила сразу прекратить это, иначе мы рисковали в который раз опять пуститься по уже знакомому маршруту:

— Полина Григорьевна, я сейчас не про кофе. Не про историю с вашим состоянием, лечением, вашими мольбами помочь и полным пренебрежением рекомендациями и трудом доктора. Это ваше здоровье, ваши деньги, ваша жизнь, вы имеете право распоряжаться всем этим как хотите. Для меня эта тема закрыта. Я сейчас про вашу реакцию на мое вполне естественное в той ситуации замечание. Именно про это. Я хочу закончить вражду и оставшиеся две недели дожить спокойно, потому что у меня больше нет ни сил, ни желания идти в это дальше. Дальше просто невозможно.

— Ой, ну невозможно, да! – она расплакалась у меня на плече. – Как хорошо, что ты зашла! Я всю ночь сегодня готовила речь, что я тебе сегодня скажу, когда увижу!

Я обняла ее:

— В этой речи было хоть одно приличное слово?

Она на секунду отняла заплаканное лицо от моего плеча, как бы вспоминая, затем произнесла неуверенно:

— Э…м… Да. Да!

Я засмеялась:

— Это слово было «твою мать»?

Она снова уткнулась мне в плечо и продолжала плакать, я одной рукой гладила ее по голове, другой обняла ее – она вся поместилась в моем объятии. Она по-прежнему оставалась хрупкой и беззащитной женщиной, несмотря на лишний вес килограммов в тридцать, защитную броню, которой она себя окружила, и абсолютно баранью упертость.

Мы стояли так, и было очень легко и светло. Так светло, что вся предыдущая история показалась каким-то сном, и было трудно поверить что мы, два взрослых и неглупых вроде человека, сами себя довели до состояния, в котором психика уже просто не выдерживала.

Я поблагодарила себя за то, что преодолела свою гордыню и трусость; Высшие силы – за то, что вразумили меня; и эту женщину — за то, что она все-таки оказалась искренним, теплым, живым и порядочным человеком.

…На следующий день мы уже все вместе поехали в Резиденцию Далай Ламы. Полина Григорьевна была очень спокойной,  тактичной, рассудительной. Я снова видела в ней ту Полину Григорьевну, которую знала эти два года. Не было никакого напряжения. Я попросила ее все же подняться наверх, в главный храм (в первый наш визит она отказалась туда идти), и она не стала сопротивляться. И там нас ждал подарок – монахи начали готовить мандалу Калачакры к празднику. В июне здесь каждый год проходит главный буддистский праздник – Калачакра, и монахи за месяц до этого начинают выкладывать сакральный символ Калачакры, стесывая в мелкую пыль разные минералы и выкладывая из них мандалу. Сам процесс – тончайшая работа, а уж для Полины Григорьевны, которая имела отношение к искусству, присутствовать при этом было особым событием. Она, не отрываясь, смотрела на работу монахов, на то, как из пустоты рождается совершенно восхитительный шедевр, и только и восклицала «Как красиво!». Я была счастлива. После двух недель колоссального напряжения я, наконец, выдохнула.

Мы подошли к статуе Зеленой Тары, которая была там же в храме:

— Это статуя Зеленой Тары, целительницы, к ней обращаются с просьбой об исцелении, избавлении от недугов физических и душевных.

Глаза Полины Григорьевны в один миг наполнились слезами. Она плотно сжала губы, чтобы рыдания не вырвались из груди, и сразу словно собралась в комок: как же ей можно плакать, она же сильная волевая женщина, а сильные не плачут. При этом она забыла, что вот уже две недели она плакала все время, когда начиналась эта история с судорогами и бессонницей – и вот так, в постоянном неосознаваемом противоречии, постоянной борьбе с собой, эта женщина жила уже долгие годы. Как и большинство других женщин. Астма и осипший голос были результатом постоянно подавляемых чувств.

Я взяла ее за руку. Она, забывшись, ровно на миг отозвалась своей рукой, но тут же взяла себя под контроль: «никаких «телячьих нежностей», я сильная, сдержанная, серьезная женщина». И сразу «закрылась». Теперь она просто смотрела на Тару как на обычную статую. Постояв пару мгновений «для проформы», она попыталась уйти. Но я продолжала крепко держать ее за руку, и ей ничего не оставалось, как сдаться. Я почувствовала, как она обмякла, дыхание стало полным, глубоким и спокойным. Она снова стала живой.