«Копуша» во мне сегодня была особенно активной. Она все копалась и копалась, находя какие-то неотложные дела. Она сначала подогревала воду для нети-крийи, потом остуживала ее от того, что сильно нагрела. Пока вода остывала, она решила пересыпать из пакетика в баночку куркуму – баночка, конечно же, оказалась мала, стол оказался желтым, куркума – качественной, не отмывающейся от рук. За это время вода для нети-крийи остыла и ее пришлось вновь разогревать… Потом Копуша решила срочно что-то разобрать в бумагах (однозначно, в 8 утра это, конечно, главное, что было нужно сделать). Потом она несколько раз переодевалась, каждый раз находя какие-то аргументы почему так, а не по-другому.

Я наблюдала за процессом, прекрасно понимая, чему она сопротивляется… То есть чему сопротивляюсь я – до такой степени, что пришлось «включить Копушу».

Но вот, наконец, я вышла из дома. На часах уже 9.04 – совсем не то время, когда я рассчитывала выйти.

«Ну, и ничего страшного!» — сказала я себе. – «Пусть так. Во всяком случае, я это сделала – я уже иду. Учитывая, что у меня был как минимум десяток аргументов (и очень объективных) не делать сегодня того, что я задумала, это – уже результат».

Преодолев последние попытки «облегчить свою участь» и пойти не пешком, а поехать на машине, я резко свернула в сторону от машины, подмигнула своему Танчику (так зовут мой автомобиль), и отправилась пешком.

Сначала, конечно, мне хотелось сократить путь – и я пошла через дворы напрямую к аллее, идущей вдоль дороги.

Украшенный розовыми воздушными шариками старый «Форд» (сегодня пятница – день свадеб) и суетливо копошащийся вокруг него молодой мужчина с предельно аккуратно стриженой бородой темно-темно рыжего, даже медного цвета, в строгом, идеально сидящем костюме, делающий последние приготовления, чтобы автомобиль выглядел идеальным перед выходом невесты и немолодая женщина рядом, сетовавшая, что они не даже не взяли фотоаппарат, чтобы снять, как «они будут выходить».

У меня на лице мелькнуло тихое, тонкое удовольствие от случайного, мимолетного прикосновения к чужому волнению и радости, к таинству чужой жизни…

Я перешла дорогу, прошла сквер и намеревалась дальше идти по тротуару вдоль дороги – это был самый короткий путь. Но… прекрасное свежее утро, запах осени, бесконечно красивое убранство природы – сделали свое дело – я свернула в лес.

Кажется, это уже второй плюс в мою копилку за сегодня – я подышу свежим воздухом.

И, конечно, подарки не заставили себя ждать. В это время в лесу очень много «собачников». Собаки всех пород, характеров и настроений – с кем-то мы «перемигнулись», над кем-то пришлось подтрунить (так и не научилась я воспринимать всерьез мелких собачек), с кем-то уважительно поздоровались.

Ставшая уже серой (переоделась в зимнюю шубу) белка деловито фыркнула на меня, чтобы я не болталась у нее под ногами, и побежала по своим беличьим делам.

Когда я дошла до Храма, было уже 9.34 – не самое, прямо скажем, раннее время. Но… я открыла дверь и слышала хор, увидела священника и людей вокруг – служба еще шла.

То, с чем я пришла, было очень трудным. Трудным, давним, болящим и «кровоточащим». И в течение долгих лет – казалось безвыходным. И слишком много всего было там намешано – не только объективная боль, но и гордыня, страхи, бессердечие, неверие – и не только мое… И собрать это все в одну картину, признать и решиться что-то начать делать было трудно. Было много попыток до этого, руки опускались… Потому и собиралась утром так долго, все пытаясь под любым предлогом отложить, «забить», забыть, только бы не делать ничего.

Но – решила – последняя попытка. Последняя. Если уж сейчас не смогу – во всяком случае, я сделала все что могла…

Сразу же у входа как пятно – плакат: «Дорогие братья и сестры! Вот перечень имен, с которыми нельзя заказывать записки». Там были разные имена – и Артур, и Алик, и даже Егор… И отдельно, последней строкой — то имя, за которое я пришла молиться…

Я грустно улыбнулась тому, что «человеческий фактор» проявлен везде одинаково сильно, чего ни коснись. Как же мы, люди, умеем извратить в своей голове все, пытаясь придать форму, правила и рамки тому, что не может иметь формы, правил, рамок… В попытке удовлетворить свое эго, стать «начальниками» жизни земной, мы даже Божьему промыслу пытаемся придать рамки и формализовать все.

Мне оставалось только мысленно обнять этих оставшихся «за бортом» Аликов, Артуров, Егоров и прочих тех, кто пришел во Храм за помощью, с надеждой, кто-то – в отчаянье, как к единственному спасению, и увидел здесь вот эту надпись, почти что «не влезай, убьет!», мысленно взять их всех за руки и сказать, что им можно приходить во Храм, можно молиться, и можно жить. Они имеют право на все, независимо от того, какое имя выбрали для них родители, в какой стране они родились и каков был их путь до того, как они решились ступить на порог Храма.

Я купила свечу и встала у свей любимой иконы. Я не знала, что мне делать сейчас, кроме того, что я пришла. Сорокауст у меня не примут сейчас – это следовало из того объявления на входе, а спорить ни с кем мне сейчас не хотелось. Все «правильные» варианты действий тонули под грузом прошлых попыток и моего собственного неверия. И я решила просто послушать службу и поставить свечу.

Я посмотрела на икону и закрыла глаза. Буквально пара секунд и голос священника протянул «Просите и дано вам будет»…

Ну вот и ответ.

Просите.

До этого я просто — боролась.

А надо было — просить.

Я стояла на коленях и просила. Просто просила, как ребенок. Безо всяких правил. Служба шла своим чередом. Глаза у меня были закрыты, но по едва ощущаемому шевелению я поняла, что священник начал обходить церковь и обрызгивать всех водой, как это положено в конце службы. Мне хотелось, чтобы вода на меня попала, но совсем не хотелось шевелиться, и потому я лишь едва развернулась от иконы чуть в сторону стоящих людей и пути, по которому пройдет священник.

Уж не знаю, как он меня «откопал» — ведь во время службы он был ко мне спиной, я была далеко в толпе, да еще на коленях – то есть меня не видно было. Но по шуму я поняла, что толпа расступается и через мгновение священник буквально окатил меня водой (спасибо, что не из ведра :)) Я приоткрыла глаза и успела заметить, как он стоит в мгновенном замешательстве, строго глядя на меня и как бы раздумывая – еще мне «добавить» или «хорош». Видимо, увидев, как с меня буквально стекает вода, он решил, что достаточно, и пошел дальше.

Я сунула нос поглубже в платок, чтобы не видно было, как я улыбаюсь.

Когда я закончила и направилась к выходу, в проходе стоял священник, раздававший просфоры. Я решила спросить у него как же подавать требы за тех людей, чье имя есть в «запретном списке». Собственно, я это больше по привычке сделала – ответ мне известен уже давно, но тут вдруг решила «для коллекции» услышать еще одну версию.

И на этот раз все было по-другому. Конечно, сначала последовали стандартные вопросы – крещеный-не крещеный, а где свидетельство, а как же вы не помните имя, раз крещеный, а как же он не причащается, а как же то, а как же сё… Но наряду со стандартным укором в адрес того человека, о котором я спрашивала (типа «ну вот потому и погибает, потому что в церковь не ходит» — именно упрек, такой деловитый, чуть ли не с усмешкой) – в руках служителя образовался талмуд с именами. Он стал деловито подбирать сходное по звучанию имя. Такого не оказалось, стал рассматривать и предлагать другие выходы… То есть проявил участие. По-настоящему. Нет, не с теплом и смирением, с укором, конечно, как «начальник к нерадивому подчиненному» — но, проявил участие, как мог. Старался.

И так сложился и еще один подарок от жизни в копилку сегодняшнего дня.

Обратно я вновь пошла через лес. Длинной дорогой. И – не ошиблась.

На берегу пруда рыжий мальчишка сидел, глядя на воду, рядом стоял велосипед. Молодой мальчишка, лет 22. Он не пил пиво, не курил, не заткнул себе уши наушниками, глаза – планшетом, а мозг – мобильным телефоном. Он сидел, рядом со своим велосипедом, ранним прохладным осенним утром, глядел на воду. Я мысленно поблагодарила его за это и подумала, что что-то сегодня у меня всё рыжее – дядька с рыжей бородой, рыжий лес, я в рыжей юбке, рыжий мальчишка, рыжая осень…

Девочка лет восьми стояла на берегу пруда. В руках ее был батон с хлебом.

— УТКИ! – командовала она зычно.- УТКИ! Я ЗДЕСЬ!

Утки смешно «пикировали», подлетая с разных концов пруда, а девочка была уверена, что этому способствует ее зычный командирский голос, а не хлеб, который она крошила на воду 🙂

Картина была очень милой, я не смогла отказать себе в удовольствии понаблюдать еще немного.

Чуть пройдя дальше, я увидела художницу, рисующую пруд.

Как вы думаете, какого цвета у нее были волосы?

Правильно. Рыжие 🙂

Уже почти на выходе из парка меня ждал еще один подарок.

Навстречу мне шел человек.

Это был мой Учитель.

Нет, не в том смысле – это не был мой наставник йоги или что-то в этом духе. Мы даже не были знакомы с ним лично. Но для меня этот человек всегда был учителем истинного сострадания, благодарности и любви, на которые способен человек.

Он — немолодой уже худощавый мужчина, нездоров – скорее всего врожденный физический порок – он несколько перекошен, руки и ноги немного не в нормальном режиме функционируют. Его жена тоже нездорова. Она передвигается в инвалидной коляске. Она может вставать, даже делать самостоятельные шаги – но это максимум 20-30 метров. Эта пара живет где-то неподалеку от меня, где-то в соседних домах. Каждый день, или почти каждый день, я вижу их, «гуляющих» во дворах – он провозит ее на инвалидной коляске, потом помогает ей встать, очень быстро, насколько способно его собственное нездоровое тело, бежит вперед, перевозя туда коляску, и бегом обратно к жене, помогать ей дойти до коляски. Потом она отдыхает – он просто возит ее в коляске. Через время – еще один раунд. И так час-два прогулки, каждый день, независимо от времени года, в дождь, снег – неважно.

Никогда за все эти годы я не встретила даже тени утомления или упрека на его лице за все те тяготы, которые ему приходится переносить, ухаживая за женой. Самозабвение – это прекрасное забытое слово – вот что я вижу всегда на его лице. Он настолько погружен в процесс, настолько захвачен им, настолько отдан и предан этому делу, что там нет места упреку, злости, раздражению, и, кажется, даже усталости.

Вроде бы я никогда не останавливалась рядом с ними, не задерживалась, и вообще всегда «пролетала» мимо на своей вечно куда-то мчащей ракете-метле… Но, видимо, я так пристально всегда смотрела на них, что через пару лет он стал здороваться со мной, а потом – и улыбаться, как старой знакомой. Искренней, светлой, почти детской улыбкой.

Всякий раз, видя их, я задаю себе вопрос – а смогу ли я когда-либо дойти до той степени человечности, которая позволит мне с любовью и терпением бесконечно служить ближнему, нуждающемуся в помощи? Я говорю сейчас об искренней любви и терпении, когда все твое существо – служит, отдает и благодарит за счастье быть полезной, а не вешает себе мысленно ордена на грудь «за отвагу и мужество».

 

…Я вошла в свой дом и на несколько секунд задержалась в бездействии у порога. Мне подумалось о том, что я невероятно счастливый человек. Я имею возможность проснуться утром. Мое тело здорово, насколько это возможно с учетом возраста и всех «прошлых подвигов» — во всяком случае, у меня есть руки, ноги, и они двигаются. Мой дом чисто прибран, в нем тепло и светло. Я могу обеспечить себе пропитание и жизнь. Я могу выйти утром в лес и увидеть, именно увидеть осеннюю звенящую пелену в пространстве…

А еще – я могу пойти прямо сейчас на кухню и что-нибудь съесть! 🙂 Прошла еще только половина дня, а со мной случилось уже столько всего хорошего, — кажется, это повод, чтобы накормить меня чем-нибудь вкусненьким (желудок откуда-то из-под стола тихо пищит «да хотя бы чем-нибудь накормить, а…»)

Пойду, сделаю ему приятное 🙂